Ты понимала, что играла с огнем, Хелен, когда садилась в одинокую машину и собиралась домчаться до дома с ветерком, что бы никто не узнал о твоей маленькой слабости к самостоятельности? Нет, ты не суфражистка и не преследуешь цели стать на уровень с мужчиной. Отнюдь. Женщина всегда была выше, при этом держась ниже. Женщина - это мать. Нет женщины - нет мужчины. Печальная истина, как для тех, кто любит все держать под контролем и каждый раз говорить, что мужчина всегда и во всем главный. Пусть так. Главное, что бы мужчина понимал, что если он главный - он должен устроить свою женщину таким образом, что бы она понимала, что ей не придется в чем-то нуждаться. Что ей не придется в один прекрасный день взять бразды правления на себя.
Хелен была женщиной. Она еще в юности уяснила настояния матери о том, как лучше себя вести. Что делать разрешено, что допустимо, а что совсем и ни при каких обстоятельствах - нельзя.
В машине пахло грозой, и, немного, порохом. Хели куталась в свое теплое пальто с меховым воротником и смотрела на дорогу. Автомобиль двигался в противоположном от ее района направлении. Судя по воспоминаниям - они едут в дом к Картеру. Могла ли она возразить? Могла бы. Но боюсь, это сделало бы все еще хуже. Единственное, о чем надо не забыть - позвонить матушке и предупредить о том, что она будет слишком поздно. Если будет. Что бы та не волновалась и не подняла на уши половину знакомый в Йорке.
- Я возвращалась от модистки. У Джейн свой салон, ты же знаешь...привезли новые ткани, я была на примерке, - честно ответила Хелен и посмотрела на профиль Картера, зная, что он не встретится с ней взглядом.
Но для нее это сейчас так важно - почувствовать контакт, заглянуть в темные омуты своего мужчины, что бы понять, насколько все плохо. Непроизвольно заглохнув на пол пути домой она в который раз уверовала, что спорить с мужчиной не стоит. И уже несколько раз отругала себя за то, что решила ехать сама в поздний час на автомобиле. Но что поделать - то, что произошло - не миновать.
- А что ты делал на пути к моему дому? - или просто на пути к Ист Эггу.
Вопрос, который останется без ответа, и она задавала его просто что бы слышать свой голос, который не дрожал, не сипел и не срывался. Хелен представляла собой ледяное спокойствие. Она надела фарфоровую маску, которую привыкла носить так часто, что начинает ее путать с собственной личиной.
- Где твои сигареты? - спросила она, когда не нашла их в бардачке машины.
От нервов хотелось курить. Кончики пальцев неприятно зачесались и она потерла их о юбку своего легкого платья, низ которого был шит из темно-синего шелка. Темнее ночи был этот цвет. Чернее черного он казался в темном салоне машины. Даже темнее, чем глаза мужчины, уверенно державшегося за руль своего авто.
- Павел отправит машину к мастеру? Как думаешь, есть возможность, что ее починят? Было такое чувство, что там деталь отвалилась снизу, - она так и не нашла сигареты, поэтому откинулась на спинку сиденья и смотрела зелеными глазами на ленту дороги, убегающую куда-то вдаль.
- Мы едем к тебе? - спросила что бы удостовериться, хотя и так было ясно - всего пару домов и машина притормозит у городского дома-квартиры Шона Картера.
Хелен еще ни разу не оставалась у него в столь поздний час. Они все больше времени проводили в Коттон или на вечеринках друзей, которые в это лето, казалось, решили утопить Нью-Йорк в выпивке и шумных застольях.
 

Вам когда-то приходилось бояться мужчину так сильно, что подкашиваются колени? И вроде бы ты готов дать отпор - сказать, что я самодостаточен - нечего на меня смотреть так угрожающе! Но нет. Ты всё равно боишься. И состояние это сродни настоящей панике.
Хел уже не хотелось тех чертовых сигарет, которые Шон резко с ударом опустил на приборную панель. Ей вообще больше ничего не хотелось. Она стала мрачнее тучи и смотрела вперед себя не решаясь больше сказать и слова. Все было понятно, как день - разозлить Шона удалось не на шутку.
Автомобиль резко притормозил у парадной. Шон, быстро, не ожидая и минуты вышел из машины и громко хлопнул дверью. Внутри задребезжали стекла габаритной машины. Хелен вздрогнула и непроизвольно закрыла глаза. От былой уверенности больше не осталось и следа. Ей становилось страшно. При чём с каждой минутой страх был все объемней и ярче.
Когда же Шон буквально выволок ее из салона авто, она не успела даже пискнуть, но отметила, что могут появиться синяки в самых неприкрытых местах. Придется носить платья с рукавом. Благо осень. Бесцеремонно и жестко ее впихнули в прихожую и толкнули куда-то в темноту. Пока не включился свет и она не увидела знакомую парадную лестницу, ее обуревало такое странное чувство, словно ее тело не принадлежит ей самой.
Шон же, не сказав и слова, свернул направо в сторону кухни. Где-то там звякнул хрусталь стакана и полилась жидкость. Наверное, Картер решил выпить. Хелен часто замечала, что пьет он крайне много. Но не считает это проблемой. Да и кто вообще в наше время это считает проблемой? Во время, когда алкоголь строго под запретом.
Она не знала куда себя деть, а в чертовом коридоре даже пуфа не было, что бы присесть. Она так и осталась стоять, нервно кусая губы и оглядываясь по сторонам. Квартира казалась пустынной. Не было слышно гомона прислуги или других жильцов. Они одни.
По спине Джонсон пробежал холодок - она вспомнила как закрылась дверь и как повернулся ключ в замочной скважине.
Шон появился так же стремительно, как и исчез.
- Шон... - она выдавила из себя улыбку и взглянула в глаза мужчине, к которому искренне привязалась.
Ей казалось, что момент гнева прошел, что вот сейчас он обнимет ее, извинится за то, что вспылил и скажет, что безмерно нервничал.
И так она думала еще тогда, когда тяжелая мужская рука зарылась в шелк белоснежных волос. Но когда вместо ожидаемого поцелуя она получила жестокость и унижение, карточный домик из иллюзий по поводу флора распался просто на глазах.
- Ай! - вскрикнула она, опускаемая мощным движением его руки на колени.
Хелен взялась правой рукой за его руку, но понимала - не отпустит. Ей было больно и унизительно одновременно. Она не ожидала того, что он может быть таким. Шон, которого знала Хелен Джонсон, был образцом мужественности и учтивости. А этот мужчина, стоящий перед ней оказался совершенно незнакомцем.
- Мне больно, - в глубине зеленых глаз выступили слезы.
Даже отец не позволял себе вольности поднять руку на нее или сестру. Наказания в их доме это совсем не используемая практика.
Шон злился, пуская искры и переходя на крик. Он не представлял, что сейчас происходит в голове у его молодой любовницы. Любовницы...какое слово - они еще даже не спали, что бы их так называли. Но люди шепчутся. Ох уж эти людишки, готовые убить за новую сплетню или слушок.
- Шон, пожалуйста, - взмолилась она, по морщившись и закрывая глаза, не в силах смотреть в его, полные ненависти, и, казалось, отвращения.
Пожалуйста...нет. Он не услышит мольбы. Так же как и она не слышала просьбы быть осторожней и не кататься по городу в одиночестве. Ох уж эта маленькая птичка Хелен, которая перестанет петь сегодня на долгие годы. Или запоет, еще ярче, громче и слаще. Только для одного мужчины. Но пока в ее глазах можно было увидеть только страх.

Подобно тому, как бывает иногда милосердие, которое наказывает, так бывает жестокость, которая щадит. ©

Жестокость. Она чувствовала ее каждой клеточкой своего бренного тонкого тела, которое содрогалось в припадке истерики. Хелен начинала дышать тяжелей и чаще, она понимала, что еще мгновение и сама она окажется в припадке страшной жалости к самой себе. Нет, она плакала не из-за того, что боялась Шона. Ей было жалко себя. Правда ведь знакомое чувство? И не говорите, что все чаще вы расстраиваетесь из-за того, что кто-то что-то сделал. О нет. Не лгите себе, несчастные людишки - вы плачете оттого, что вам жалко свои тела и души. Израненные, пустые, выброшенные на обочину жизни. Эти души больше никому не пригодятся. Даже Вам самим.
Хелен исходилась в рыдании, когда он вернулся, просьба (нет - приказ) раздеться был выполнен настолько, насколько она его поняла. А именно - скинула с плеч дорогое, шитое на заказ пальто и оставила его перекинутым через перила лестницы. Но ему этого было мало. Он кричал, он протянул к ней руку и резко разорвал платье со спины, обнажая белоснежную бархатистую кожу, которая не знала ударов и синяков. Такая кожа бывает только у леди. Она вскрикивает и начинает плакать, выпуская рыдания наружу. Она плачет не стесняясь и рыдания заполняют уже весь холл, слишком просторный для них двоих. Но Шону и этого мало, он утаскивает ее за собой в спальню, что бы там, в порыве своей не то злости, не то страсти, кинуть на кровать и придавить своим телом, нависая над своей добычей как дикий зверь.
- Шон... пожалуйста... не надо, - она делает паузы между каждым словом, что бы глотнуть воздуха, которого так сильно не хватает легким.
Девушке кажется, что она задыхается. Она думает, что еще чуть-чуть и случится страшное - припадок. Такое уже было, в тот день, когда она узнала о крушении "Лузитании". В тот день ее спас только чайник горячей воды, который кипятили, что бы создать пар. Только так ей было легче дышать. Доктор сказал, что это возможная астма, но приступы больше не повторялись. До сегодняшнего вечера.
Но он не слышал ее мольбы. Словно в трансе, Картер был занят своим делом. Он сплетал веревки на тонких запястьях Джонсон и привязывал веревку к изголовью кровати. Не так она себе представляла их первую ночь. Неужели все слухи, ходившие о нем правда? Хелен закусывает губу и пытается успокоиться. Грудь все еще предательски что-то сдавливает и она еще немного вздыхает, втягивая в себя воздух мелкими порциями, но уже достаточно уверенно. Настолько, что бы можно было не задохнуться.
Шон, то ли видя состояние своей жертвы, то ли просто  решая сменить  гнев на милость шепчет ей на ухо, что все будет хорошо. Называет родной. И это сказано так с придыханием, так ласково, что Хелен снова хочется расплакаться и только собрав всю свою волю в кулак она закусывает нижнюю губу и проглатывает новый приступ слез вместе со всеми нецензурными словами, которые готова излить в адрес своего мужчины за такое скотское поведение.
Дыхание медленно восстанавливается. Хелен начинает успокаиваться. Паника уходит, а вместе с ней и приступ надвигающегося несчастья. Астма - ужасная вещь, которая может погубить, если вовремя не поставить кипящий чайник и не вызвать доктора, который уже решит, что делать с пациентом. Сотни человек в год умирают именно от того, что их не успели вывести из состояния паники.
- Что ты делаешь, Шон. Отпусти меня, милый, пожалуйста, - ее голос меняется, он становится ласковым.
Хелен решает сменить роль так же, как это делает и он. Она поворачивает своего заплаканное, но не потерявшее красоты лицо, в сторону Картера, но не видит его глаз, только чувствует горячее дыхание у своего уха и сильные руки, которые гуляют по полуобнаженному телу.
Где-то внизу живота становится тепло. Как бы больно и противно ей сейчас не было, Хелен неожиданно понимает, что ждала этого момента. Она так давно хотела близости именно с этим мужчиной, что в голове что-то щелкает.

В более странном положении Хелен еще не приходилось бывать. Обнаженная, привязанная руками к спинке кровати, стоя на колеях - она не была похожа на леди. Скорее не то на неудавшуюся шлюху, не то на провинившегося ребенка, которого злой отец решает хорошенько отходить ремнем за непослушание.
Гнев Шона чередовался с ласками. Он протяжно и нежно целовал ее губы, которые уже болели от укусов и напряжения. Веревка натянулась, когда мужчина провел пальцем по половым губам, задевая клитор. Хелен тихо застонала от наслаждения и желания. И, не смотря на все, что произошло - она хотела с ним близости. Ее тело говорило об этом. Даже не так - оно кричало. Соски затвердели, превращаясь в две маленькие бусинки. Дышать она стала чаще и быстрей. Но у Шона были другие планы. В его руках мелькнуло что-то кожаное. А после - он нанес удар по ее упругой ягодице, приказывая считать.
От неожиданности и досады на глазах вновь появились слезы. Боль была не такой сильной. Но ощутимой. Хелен выдавила из себя этот "раз" и закрыла глаза, выгибая стройную спину, желая уйти от ударов: но куда она уйдет? Сегодня она была пленницей в его доме. Ключик все так же покоился в нагрудном кармане пиджака.
- Два! - даже не сказала, а выкрикнула она, дергаясь от удара немного вперед и закусывая и без того красные губы.
Не привыкшая к ударам кожа, тут же стала краснеть, к десятому удару кое где была отчетливо видна желтизна синяка, которому было суждено стать ярко-лиловым уже к обеду следующего дня.
Никто и никогда не позволял себе ее пороть. Никто, кроме мужчины, нависшем над ней коршуном с кожаным ремнем в руках. Она понимала, за что наказана. Непослушание. Хелен стонала и дергалась после каждого удара. Но к пятнадцатому ее тело стало привыкать, она почти не шевелилась - если только по инерции.
Джонсон считала все это время. Она проговаривала чертовы цифры и пыталась не ошибиться, потому что голова почти не работала. Все ее мысли были сосредоточены на ощущениях, которые приносили с собой удары.
Боль смешанная со страхом. Боль, оплот которой - страдания. Но она не страдала. Хел поймет это много позже: а пока в ее душе так много чувств. Она не понимает - любит еще или уже ненавидит. Но надо считать. И нет времени об этом задумываться. Иначе собьется.
- Восемнадцать! - не выкрикивает, а почти простанывает она, прогибая спину, как это делает кошка.
Хелен была похожа на это животное. Хорошо сложена, грациозна, двигается мягкой поступью и движения ее плавные. Она никогда не позволяет себе резкости, продумывая каждый шаг наперед. Поворот головы, взгляд. Она даже представляет как сейчас поднимется с кресла и как будет держать спину. Так ее учила гувернантка-француженка. Этому же ее учила и мать. В том, что бы думать о своих движениях есть особый высший пилотаж. И это платится тебе сторицей - красивой походкой, например, с ровной спиной, а не горбом. С плавными, столь манящими мужчин, движениями.
Но сейчас от плавности и обдуманности не остается и следа. Хелен больно. Но боль эта такая странная и отчего-то пугает леди. Она раз за разом подается вперед, желая уменьшить свои мучения. Но хлесткие удары инквизитора, в лице Шона, этого не допускают.
Последнее "Двадцать!" слетело с губ светловолосой нимфы. Ремень был отброшен в сторону и Картер снова переменился, становясь ласковым, нежным, обходительным.
Он целовал кожу ее плеч, спины, опускаясь по позвоночнику. Она вздрагивала от этой нежности, как ребенок вздрагивает от чего-то незнакомого и неожиданного. Ее щеки вновь были мокрыми от слез, она дрожала, как осенний лист на тяжелом холодном ветру. Может быть Хелен стала его бояться. Потому что когда поцелуи все продолжались она сжалась, готовая принять очередную порцию ударов. Но руки его были свободны, а ремень был отброшен слишком далеко, что бы вот так легко и быстро поднять его.
Ей хотелось кричать, что она его ненавидит. Но это была бы самая большая неправда. И знала это не только она. Знал это и он.