Escala Palladio – Sarabande

- Хелен, я очень сожалею, но с вероятностью в девяносто девять процентов, вы не сможете иметь детей, - доктор говорил эту новость так, словно рассказывал меню на завтрак.
Взгляд его был сосредоточен на каком-то белоснежном листе бумаги, зажатом между большими и указательными пальцами обоих рук. Он не то боялся, не то стеснялся, не то не хотел смотреть в глаза светловолосой женщине напротив, которая застыла на своем стуле, как мраморная статуя. Такая же холодная, ледяная и одинокая.
Хелен почувствовала как тело ее задрожало от напряжения. Она сжалась и хотела было закрыть глаза, закрыть глаза и громко, протяжно закричать. И кричать так долго и так громко, пока не станет легче. Но она не могла себе этого позволить. Она была слишком леди. Она была слишком сильно дочерью своей строгой матери, которая не знала об этих визитах.
Как же бьется сердце в ее худенькой груди. Оно отбивает удары один за другим, в такт одной ему известной мелодии. Хелен хотела плакать и крушить вокруг себя мебель. Но она была леди, а леди не делаю то, чего от них не ждут. Они словно куклы должны подчиняться правилам.
- Но это не значит, что шанса нет. Всегда нужно помнить о госпоже случае и о том, что надежда есть, - постарался подбодрить добродушный мужчина, сидящий напротив.
Хел непонимающе сфокусировала на нем свои глаза. Полные боли и отчаянья. Только идиот мог не заметить то, в каком она состоянии. Близком к панике, истерике, истерии - да она была готова лечь и умереть прямо тут, на вычищенном до блеска полу кабинета. О эта малышка Хелен, которая лишилась сегодня свой мечты. Которая потеряла единственно возможную надежду на то, что бы держать когда-то в руках собственного младенца.
- Я выпишу вам лекарства, которые стоит пить для профилактики и еще диету, передадите список кухарке, она разберется, - врач обмакнул ручку в чернильницу и быстрым размашистым почерком стал что-то выводить вначале на одном листке, а после - на втором. - Вот, - протянул тот, который поменьше, - тут лекарства. Принимать в строгой дозировке и согласно рецепту, - Хелен до белых костяшек сжала ненавистный листок, не смотря в глаза своему мучителю, - а вот это список рекомендованных и обязательных продуктов в вашем рационе. Полно, милая, вам бы поправиться на пару килограмм, а то кожа и кости, ох уж эта мода на худобу, - причитал врач, не видя состояния своей пациентки, которой с каждым его словом становилось все более дурно.
Когда же Хелен, наконец, поднялась и выдавила из себя слова благодарности вместе с последним:
- До встречи, доктор Костнер, - чувства позволили ей дойти до ближайшей двери, которая вела в безлюдный лестничный пролет, с табличкой: "Только для персонала".
Но ей было все равно - только бы остаться в одиночестве. Прижимая к груди чертовы листки с дурацкими предписаниями, которые не помогут, она дала волю чувствам. Горячие слезы градом хлынули из-под закрытых век, лицо ее исказилось некрасивой гримасой боли и ужаса - что же теперь будет?
Она плакала, не тратя силы на то, что бы утереть каждую слезинку. Просто стояла у большого она и ревела как маленькая девочка, у которой отобрали мяч. Только была она уже не маленькой. И отобрали у нее далеко не мяч. Лучше бы его. Лучше бы все мячи на свете. Да лучше бы она вообще не знала, что такое мячи!
Прислонившись лбом к холодной, крашенной в синее стене, она чувствовала как горит. Рыдания заставляли все ее тело дрожать. Рыдания, казавшиеся тихими и бесшумными, стали громкими и надрывными. Еще немного, не возьми она себя в руки - стала бы кричать. Но остатки воспитания и гордости возымели над чувствами. Хелен сдержала в себе порыв, необходимость в крике. Она зажала рот ладонью, что сделало все только хуже. Вскоре, плач перешел во всхлипывание, слезы не прекращались, она плакала так, словно не ревела всю свою жизнь. Железная Хелен плакала как младенец. Она не знала как себя остановить. Плач стал душить ее изнутри, ей перестало хватать воздуха, она стала чувствовать, что задыхается.
Вспомнив, что в последний раз такое с ней было при приступе астмы, она пытается успокоиться, дышать ровно, но ничего не выходит. Слезы, как и истерика, не прекращаются. Нечаянно брошенный взгляд на уже помятые листки бумаги, зажатые меж пальцами, приводят ее в новый приступ отчаяния и сожаления, который сопровождается новой порцией слез. Таких же горячих и колючих - словно в сердце вонзили нож.

Глохнет и меркнет мир вокруг. Словно выключили свет и поставили на медленную перемотку. Секунды сменяются минутами. От рыданий и сдавленных слез где-то в груди она не может продохнуть и медленно теряет ощущение реальности. Глохнет. Слышно только стук собственного сердца, а потом руки, которые мягко и требовательно сжимают ее плечи, помогая подняться. Хелен не может разобрать кто это из-за поволоки слез в глазах. Но она слышит голос, который доносится словно через воду.
Вы когда-то пытались окунуться в ванную с головой и задержать дыхание? Все звуки снаружи кажутся такими неестественными, наверное именно так малыш слышит окружающий мир в утробе матери. И сразу такое чувство защищенности...хоть не выныривай. Но воздух кончается в легких и ты вынужден рывком сесть в ванной, судорожно глотая губами что-то прозрачное, невесомое, будто несуществующее, но то, что дает жизнь.
Он вел ее по лестнице, придерживая и помогая, словно ведет маленького ребенка, совершенно заплутавшего в этом мире. А может быть мисс Хелен Джонсон и была тем самым ребенком, который просто отстал от своей семьи, потерялся на широком многолюдном проспекте Нью-Йорка и никак не может найти близких. И пока он еще не понимает, что часть из них не увидит уже никогда.
К горлу подступил новый комок и она задрожала, словно подул холодный арктический ветер. Плечи вздрогнули и герр Рихтер мог чувствовать это. В помещении, куда ее завели было прохладно. Даже в белоснежной шелковой рубашке с треугольным воротничком она ощущала холод, словно забыла накинуть манто в морозное воскресное утро, идя в церковь.
Ей что-то дали выпить и она не понимала, но послушно поднесла к губам мерный стаканчик и сделала глоток, осушив его весь. И тут же поморщилась. Что-то неприятно обожгло горло и скатилось кубарем в пустой желудок - она не ела ничего с утра. Девушка поморщилась и сильнее сжала пальцами сосуд из которого только что выпила что-то похожее на водку.
У нее не было сил сетовать на алкоголь в больнице - да она и не стала бы. Доктор Рихтер, став свидетелем ее слабости, не прошел мимо и не отругал, а просто попытался успокоить. Хелен сжалась как ребенок. Она была сейчас больше похожа на воробья, а не на белого голубя.
Взгляд из-подо лба, губы поджаты и все еще дрожит. Хелен закрыла глаза и опустила подбородок на грудь, пожала плечами, словно отгоняя от себя мысли и выпрямилась. Спина стала ровной, горделивой. Только во взгляде читался страх и усталость. Она поправляет тонкими пальцами пряди волос, убирая их за уши.
- Простите меня, доктор Рихтер, - она запнулась и посмотрела в глаза доктору, - я не должна была позволять себе эту слабость, - нет, она не стала вмиг сильней и строже, она только собралась и все еще тяжело дышала от продолжительных слез.
Грудь вздымалась немного резко, Хелен дрожала. Она стыдливо крутила в руках мензурку и разглядывала ее так, словно это самое интересное в мире.
- Вы так думаете? - она, наконец, подняла взгляд на Генриха и с надежной глядела она в его глаза.
Сколько желания и возможностей было в этих глазах. Она желала получить то, что от нее так резко и часто ускользает. Замужество не оставило в ней следа, так же как и не оставило отпечатка. Не было продолжения покойного супруга, не было той самой отдушины и отрады, в которую она могла бы вложить всю себя, отдавая все силы.
Она была одинока. Настолько, что кричать хотелось от кокона пустоты, обвивавшего ее со всех сторон. В груди зияла глубокая и темная дыра, которую нечем было заполнить. Девушка закинула ногу на ногу и откинулась на спинку дивана, забывая на мгновение о том, что она леди и должна держаться подобающе.
- Я уже ни в чем не уверена, доктор Рихтер, но я с удовольствием приму от вас адрес знакомого, - Хелен безжизненно и без любопытства глядела на комнату, отличавшуюся своей простотой и чистотой.
В больницах всегда нарочито стерильно. И это правильно, но это раздражает. Особенно этот въедливый запах раствора чистящего вещества, которым обрабатывают все поверхности. Хели смотрела на противоположную стену, на белый стол, на высокое и широкое окно с низким узким подоконником. Зеленые глаза сощурились, леди поймала блик солнечного зайца, который неприятно кольнул радужку глаза.
- Если есть надежда, я не готова упускать возможность, - леди Джонсон прямо посмотрела на мужчину, взгляд ее становился более осознанным, она медленно успокаивалась, плечи ее больше не дрожали, как от ветра.
Вслед за истерикой пришло изнеможение и апатия.

Она загадочно посмотрела на врача, знакомство с которым произошло не так давно. Его выдержка и выправка стоила многого. Хелен подумалось, что, быть может, он в прошлом военный? В это смутное время, когда вслед за страхом и разочарованием первой мировой войны пришло какое-то неведомое богатство и чрезмерная радость, люди изменились. Америку наводнила волна приезжих, которые искали свое место в этом мире. И эти приезжие были награждены печатью страха и ужаса войны. В их глазах можно было прочесть это - стоит только заглянуть поглубже. Посмотрите в небесно-голубые глаза той женщины и представьте как она была медсестрой в полевом госпитале и как она выносила на себе раненного бойца с поля боя. Сколько страха пережила она за то короткое время на передовой...Правду говорят строчки, принадлежащие Друниной:
"Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву и тысячу — во сне.
Кто говорит,
что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне."
- У меня не существует предрассудков, мистер Рихтер, - она даже поджала губы, не сумев скрыть своего разочарования, что ее подозревают в такой низости.
Может быть миссис Джонсон, ее дражайшая матушка, и повела бы своим чудесным ровным носиком, высказавшись об этом достаточно скупо и фамильярно, мол - найдем другого доктора, не стоит. Хелен же никогда не скупилась на доброту или общение. Для нее не существовало белых и черных, евреев и азиатов, американцев и другой нации. Она просто была человеком и остальных считала людьми. А не отбросами и вторым сортом. Спасибо ее отцу за то, что вложил в эту красивую головку не только память о том, что она обязана быть вежлива и аккуратна в своих действиях, но и то, что люди равны по природе своей. Просто одному повезло меньше, другому - больше. Если у человека есть деньги, то не всегда это значит, что у него есть душа или сердце. Хелен мерила людей именно этой меркой - наличием души. А доллары - что ж, никогда нельзя отменять красивую обертку. Но конфеты тоже обернуты красиво...но ведь вкусные далеко не все!
Она сжала в пальцах несчастный клочок бумаги и, казалось, долго глядела на него, всматриваясь в цифры и все равно не понимая и не разбирая ни одной. Слезы все еще наворачивались на глаза, но рыданий не было слышно. Плечи больше не дрожали, да и сама девушка притихла, успокоилась.
- Вы верите, что возможно чудо? - она сложила бумажку вполовину и сунула в маленькую сумку, тут же, стыдливо вытирая слезы из уголков глаз, подтирая тушь и подводку.
Наверное выглядела она чертовски жалко. Взрослая девушка, а расплакалась как девочка, да еще и привлекла к себе внимание. Хелен злилась на себя за то, что не удержалась и дала волю эмоциям. Она не должна была - просто не смела. Узнай об этом Верджиния - она бы осталась недовольна. Но Джинни далеко дома, а Хелен осталась наедине со своим горем...Точнее наедине с горем и мистером Генрихом Рихтером, который, черт знает почему, возится с ней как с маленькой девочкой. И если дело в тех деньгах, которые она перечисляет на фонд больницы - лучше удавиться сразу и перестать верить в душевную доброту, безвозмездную и глубокую...как чувство.
Сейчас Хелен было важно услышать, что он верит, и что чудо обязательно произойдет. Она изо всех сил хотела в это верить и сама, но с каждым годом вера покидала ее по песчинке, как покидает песок одно из отделений песочных часов. По крохе надежда ускользала от нее, превращалась в тьму и пустоту в сердце...в пустоту, которую невозможно ничем заполнить. Джонсон хотела было достать из сумочки пудреницу, что бы посмотреть как она выглядит, но решила, что это будет неприлично, поэтому остановила себя, хоть руки снова потянулись к сумке.

"Медицина может помочь..." - сколько раз она слышала эту фразу? Пожалуй счет может уже пойти на десятки, которые подбираются к сотням. Медицина не всегда может помочь. Хелен снова поджала губы, напряглась. Не верила она уже тому, что говорят, хоть и очень сильно хотела. Желала больше всего в жизни быть глупенькой девушкой, ничего не понимающей и наивно хлопающей ресницами. Она видела таких каждый день. В наше время лучше быть глупой идиоткой и не понимать ничего. Хелен кивнула и когда уже полезла в сумочку за зеркальцем и платком ее остановил, привлекающий к себе внимание, кашель доктора. Девушка посмотрела на мужчину с недоверием, осторожно.
Ей думалось: "Может быть ему нужна помощь?". Но доктор Рихтер разуверил ее в этом, сказав, что все в порядке и это скоро пройдет. Хелен посмотрела на него долгим, пронизывающим взглядом, вглядываясь в лицо врача. Ей нестерпимо захотелось спросить его о чем-то личном, но отвлекая себя зеркалом и платком, которым умело и ловко она вытирала потеки косметики, Хелен забыла о чем хотела спросить.
Когда зеркальце вновь спряталось в сумке, девушка закинула ногу на ногу и посмотрела в сторону, пытаясь вспомнить, что хотела сказать еще пол минуты тому назад. Нет, не вспомнит. Странная штука эта память - насколько она избирательна. Мы помним то, что хотели бы забыть и забываем то, о чем хотим помнить всю оставшуюся жизнь.
Медленно втянув в себя воздух Хелен почувствовала, что ей стало лучше. Голова немного пошла кругом из-за незначительной доли алкоголя, выпитого на голодный желудок, но она держала себя в руках и не казалась опьяненной.
- Я обязательно позвоню, - кивает и понимает, что пора бы уходить, но ей не хочется ехать домой.
Она не хочет отвечать на сиюминутный расспрос матери о том, как все прошло - это добьет ее окончательно. Верджиния опять подожмет губы, так же как и Хелен минутами ранее. Она всегда так делает когда расстроена или недовольна. А Хелен не сможет выдержать этого немого упрека. Будто она сама виновата в своем несчастье.
- Расскажите мне, как идут дела с переоборудованием нового крала госпиталя? - Она уперлась взглядом в глаза Генриха и немного склонила голову в молчаливом призыве - рассказывайте.
Ей было интересно как проходит строительство и может быть требуется ее участие? Хоть что-нибудь, Генрих, только не молчите! Ей хотелось, что бы ее отвлекли от негативных мыслей, переключили как ручку передач в автомобиле. Хелен положила руку на свое колено и пробежалась пальчиками как по клавишам рояля, вся, напряженная как струна, в режиме ожидания. Она не ждала полноценного отчета, хотелось просто поговорить и обсудить, единственное, о чем не подумала мисс Джонсон - есть ли у Генриха на это время?
Пока Генрих молчал, раздумывая, девушка отвлеклась от его глаз и обратила внимание на стол, за которым он сидел. Обычная белая меблировка - которой заставлена вся больница. Стерильно, как в операционной. Глаза ее блеснули, словно в них появились слезы. Хел сглотнула и отогнала от себя плохие мысли. Губы ее изогнулись в мягкой и доброжелательной улыбке, которую она подарила мужчине, сидящему напротив. Еще пятнадцать минут его драгоценного времени и она покинет больницу, что бы отправиться в дом, где не рада находиться сейчас, когда он стал таким пустым и тихим...дом, чью тишину нарушает звонок в комнате дворецкого, говорящий о том, что кому-то из обитателей нужна помощь. Им всегда была нужна помощь. Даже если они никого не звали. Хелен бессознательно погладила мягкую замшу сумочки, почувствовала под пальцами приятный материал и довольно расплылась в улыбке, вспоминая о чем-то далеком. Воспоминания - она всегда приходят так неожиданно...

Вера. Когда дети были маленькие миссис Джонсон старшая каждое воскресенье одевала их в самые красивые платья и вела в церковь. Это был своего рода ритуал. Ведь человеку важно во что-то верить и знать, что там, далеко-далеко за облаками есть кто-то огромный, кто правит этим миром. И когда становится совсем-совсем плохо можно сложить руки перед собой и попросить у этого кого-то помощи и сил. Верджиния не настаивала, чтобы дети верили. Ведь принуждать человека к чему-то бесполезно. Ты сам должен осознать, что это для тебя важно. Поэтому Хелен часто повторяет сама себе слова ее бабушки: "Мой Бог не имеет облика. Не носит белых одежд и длинной бороды. У него нет ни правил, ни догм, ни святых писаний. Он не награждает и не наказывает, ничего не дарует и не отбирает. Не обещает Царства Небесного и не пугает преисподней. Жарко вокруг или холодно — он ПРОСТО ЕСТЬ."
И вот сейчас перед ней сидел немец, который говорил о том, что надо просто верить. Хелен кивает и задумывается, что очень долго не была на исповеди у отче. Неужели стоит посетить все таки свой приход? Тем более, что повод был и очень весомый. Исповедаться, рассказать о своих горестях, поведать о том, что у нее не получается понести... Она не делала этого уже тысячу лет, за неимением времени и спешки в погоне за чем-то или кем-то. Может быть для нее было важно прикоснуться к высокому - к Богу. Поведать о своих горестях и попросить прощения за свои деяния, которые положительными назвать язык не повернется. Да и с кем, как не со священником она может поделиться тайнами, которые гложут ее изнутри, съедают каждый день и не дают покоя.
И вдруг ей все показалось таким простым и понятным, что с плеч мало-мальски стал спадать груз всей ответственности, которую сама себе возложила на плечи уже давно не юная, Хелен.
- Я всегда рада помочь этому госпиталю, - она обвела комнату взглядом, улыбаясь, - мне приносит удовольствие осознание того, что люди смогут получить качественную медицинскую помощь, это сейчас как-никогда кстати, скоро может быть очередная вспышка гриппа. Идет зима, - Хел пожимает плечами.
Она помнила, как они с сестрой в детстве заболевали в это время, даже если уколы для профилактики все таки были поставлены. Болеть Хелен не любит до сих пор. Но, к сожалению, абсолютного здоровья не бывает даже у самых сильных.
- Я на своем автомобиле, герр Рихтер, - Хелен смотрит в глаза заместителю главного врача, и тут же продолжает свою мысль, - но мне сейчас меньше всего хочется остаться в одиночестве. Могу я попросить Вас сопроводить меня домой, а после, мой водитель довезет вас туда, куда вы ему скажите, - Хэмминг почти с мольбой посмотрела на Генриха.
"Пожалуйста..." - просили ее зеленые яркие глаза.

- Конечно герр Рихтер,я всё понимаю, - сказала Хелен. - Эта поездка ни в коем случае не будет компрометировать ни вас, ни меня, - кивнула женщина. - Такого мне хотелось бы в самую последнюю очередь.
А точнее, не хотелось бы совершенно. Джонсон ещё раз провела пальцами под глазами и надела на руки тонкие кружевные перчатки, длинной, аккурат, до середины запястья. Девушка была готова вновь встретить жестокий, лишенный всякого смысла город.
Порой её одолевало желание бросить все и бежать прочь. Далеко, за океан. Быть может в Париж или Лондон. Но пока у неё было слишком много обязанностей перед теми, кто может остаться в Нью-Йорке. Тут её семья. Тут её дом. И даже новый город или континент никогда не смогут вычеркнуть всю ту боль, которую пришлось испытать Джонсон. Придётся с этим жить. Хочет она этого или нет.
Хэлли спустилась на первый этаж вместе с доктором, подождала пока он заберёт пальто. Лето выдалось не самое тёплое в этом году. Так что лёгкое пальто и шляпа - неизменный атрибут мужского гардероба, без сомнения, самая важная часть образа.
Девушка позволила взять себя под локоток и гордо вышла из здания больницы. Словно и не она минутами ранее рыдала на марше лестницы для служащих.
- Откуда вы, Герних? - назвала она его по имени, кивнув водителю - ехать домой.
Тот же всегда понимал свою маленькую хозяйку, как никогда. Поэтому, кивая в ответ и заводя автомобиль - вывел его на загруженную дорогу Нью-Йорка. На город опускались сумерки. Она уже столько лет смотрит на этот огромный город. Смотрит каждый день. И каждый раз по-новому. В Нью-Йорке время идет не так, как в других городах. Тут оно торопится обогнать даже самого себя. Новые небоскребы, новые улицы, магазины, лавки, цветочные навесы. Все было прекрасно в огромном мегаполисе, в самом центре мира. И не имеет значения, что этот экватор только условный. Нью-Йорк заслуживает такого к себе отношения. Он - город, который может помочь тебе стать баснословно богатым в одну ночь. А после - к утру, оставить тебя совершенно ни с чем, голым, ободранным, в подворотне. Никогда не знаешь, кем проснешься завтра утром.
Хели сидела на кожаном диване, положив руки на колени и смотрела куда-то вперед, в отражение лобового стекла, в котором могла видеть свой силуэт и руки водителя, то и дело умело крутящего баранку. Черные перчатки, защищающие пальцы от мозолей, темно-синий костюм, фуражка. И когда в мире появилось так много условностей?

Плавный ход Форда позволял расслабиться, не держать спину идеально-прямо. Хелен даже облокотилась о спинку дивана и немного ссутулила плечи. Золотистые кудри, обрамлявшие ее лицо не позволяли Рихтеру видеть выражение ее зеленых глаз. А глядели они в задумчивости, неподвижно.
- Я не об этом, - она со щурилась, все еще глядя в одну точку и не обращая внимания на собеседника. - из какой вы семьи? Кто ваши предки? - Джонсон повернула, наконец, к нему лицо и пробежалась взглядом по профилю. - [b]у вас династия врачей? Или же вы первый, кто пошел по этому сложному и тернистому пути?[b]
Быть может она и не понимала до конца - что такое война. Но Хелен знала точно, кто забрал жизнь ее супруга, потопив "Лузитанию" в 1915 году, так и не вошедшую в Ирландский порт. Та война забрала жизнь ее мужчины. Но она не нашла в своем сердце желание мстить и злиться на каждого прохожего немца.
Отец всегда учил ее тому, что не стоит судить человека по тому, откуда он приехал. А вот судить по его семье - человек, увы, существо имеющее достаточную привычку к подражанию, социализации и мании повторений. А семья как нельзя лучше влияет на это. Особые привычки, особый акцент, порой даже, особые слова и выражения, которыми пользуются родные люди.
Автомобиль встал на очередном светофоре. Водитель коротко зыкнул в зеркальце заднего вида, посмотрев вначале на Хелен, а после - на незнакомого ему мужчину. Наверное, Говард пытался решить, стоит ли говорить об этом мадам Верджинии.

Она сжала губы, моргнула и прикрыла глаза ресницами, слушая, потом открыла глаза и медленно повернула голову к доктору, посмотрела на него долго, какое-то время молча.
- Война всегда приносит с собой только голод и разруху, - глаза ее затуманились, она, словно, ушла из себя. Душа вышла из тела, отправляясь в прошлое, словно за ней пришел призрак Рождества, некогда забравший в увлекательное путешествие мистера Скруджа.
Она стояла на пирсе и махала ему белоснежным платком, думая лишь о том, что бы ее любимый вернулся целым и невредимым. «Лузитания» только-только отшвартовалась от берега и капитан выходил из порта, разворачивая судно. Хелен помнит, как вначале видела лицо Эдриана, а потом моргнула и в какой-то момент просто затеряла его в толпе путешественников. Она еще долго стояла в порту, сложив руки на груди и смотря вслед судну, пока то не исчезло где-то за горизонтом. Наверное в тот момент Джонсон чувствовала, что больше никогда не увидит супруга.
Когда им пришел звонок с той стороны океана, отец долго не решался рассказать обо всем дочери. До того момента, пока скрывать смерть Эда не представлялось возможным. Он не позвонил в день прибытия как обещал. Нервный срыв, истерика, несколько месяцев в своей комнате вне желания кого-то видеть.
- Грустно это все, кто-то решает свои проблемы, а кто-то должен воевать и отпускать своих сыновей, мужей и отцов. Потому что чужие амбиции взяли верх над человечностью, - он нахмурилась и отвела взгляд, боясь встретиться со взглядом Рихтера.